К о п и я
П Р О Т О К О Л
Допроса свидетеля
14 апреля 1956 г. гор. Свердловск.
Помощник военного прокурора Уральского военного округа подполковник юстиции БЫКОВ, сего числа с соблюдением ст. ст. 162-168 УПК РСФСР допросил нижепоименованного в качестве свидетеля, который показал:
1. Фамилия, имя и отчество - ВОФСИ Исаак Менделеевич
2. Год и место рождения - 1907 в гор. Даугавпилсе, Латвийской ССР.
3. Партийность - член КПСС
4. Национальность - еврей.
5. Соц. происхождение и положение - рабочий, служащий.
6. Образование - среднее.
7. Место службы и занимаемая должность - Ред. газета "Лесная промышленность", Собкор по Свердловской области.
8. Военное звание - нет.
9. Служба в Советской Армии - нет.
10. Участие в Отечественной войне - нет.
11. Имеет ли правительственные награды - нет.
I2. Имеете ли ранения - нет.
13. Семейное положение - женат.
14, Адрес местожительства - Свердловск, ул. Грибоедова 23, кв. 15.
15.Судимости - в 1938г. осужден Военной Коллегией Верхховного суда СССР выезд. сессия в Свердловске по ст.58 п.п. 7 чер. 17-8,11, реабилитирован.
Об ответственности за отказ дачу ложного показания по ст. ст. 92 и 95 УК РСФСР свидетель предупрежден
(Подпись ВОФСИ)
В июне 1937 года меня с партийного собрания в парторганизации «На смену» пригласили в Обл. Упр. МВД для беседы. Там арестовали и препроводили в тюрьму. Находился под следствием до января 1938 года, когда выездная сессия Военколлегии Верхсуда осудила меня на 15 лет тюремного заключения.
Во время следствия со мной разговаривали и меня допрашивали следователи КОЛЕСНИКОВ, КРАСНОГОРСКИЙ и ПАРЫШКИН по обвинению в принадлежности к контрреволюционной организации правых среди молодежи на Урале. Когда меня доставили на суд и вручили обвинительное заключение (кстати сказать, его у меня забрали через 20 минут после вручения), я прочитал в нем, что меня, оказывается, собираются судить не за Уральские дела, а за принадлежность ж какой-то контрреволюционной организации в Москве в редакции «Комсомольской правды», представителем которой по Свердловской области в то время работал. Разговаривать об этом на суде, защищаться никакой возможности не было. Суд уделил мне максимум 5-7 минут.
По ходу следствия: первый мой следователь КОЛЕСНИКОВ. Два допроса он посвятил моему происхождению из Латвии. Потом об этом больше разговоров не было. Еще два допроса он посвятил моим взаимоотношениям и связям с местными комсомольскими работниками. После этого три или четыре допроса прошли в своеобразной попытке психологического воздействия. Через каждые полминуты с монотонностью падающих капель воды раздавалось: «Разоружайтесь!, разоружайтесь , разоружайтесь» ... и Это длилось 8-10 часов без перерыва. Когда это стало действовать мне на психику, я стал вести подсчет. Он говорил «разоружайтесь», а я откликался 286-й раз, 287-й раз, 288-й раз и т.д. Помнится, он взбешенный выскочил из кабинета, видимо, для консультации (к этому он прибегал часто перед тем, как задать мне очередной вопрос). После этого он больше к этому методу «допроса» не прибегал. Во все время и он, и заменивший его следователь КРАСНОГОРСКИЙ прибегали к угрозам арестовать мою жену, отца, уничтожить семью, уничтожить меня. Через каждые несколько часов подсовывали мне на подпись заготовленную бумажку, в которой было написано, что я признаю себя виновным в контрреволюционных действиях, раскаиваюсь и пр.
Все это результатов не давало. Однажды КОЛЕСНИКОВА, видимо «прорвало» и он на допросе заявил мне: «Против Вас (точнее, против тебя) в Свердловске никаких материалов нет. Хоть сейчас освобождай. Но, вот, Москва ...» Я ответил: «Так отправляйте в Москву». Но он заявил: «Нет, здесь доведем дело до конца»
Это был последний допрос, который провел со мной КОЛЕСНИКОВ. Больше я его не видел. По слухам, он был дня через два после этого арестован. Меня передали следователю КРАСНОГОРСКОМУ. Молодой невежественный малокомпетентный человек, он пытался воздействовать на меня методами конвейерного допроса, длившегося без перерыва по 16-20 часов, с передачей от одного следователя к другому, стойками (запрещение сесть во все время допроса) матерной бранью, угрозами уничтожить, расстрелять без суда, уничтожить семью и проч. Вспоминается, как на одном допросе он попытался уличить меня в каких-то не то правых, не то троцкистских высказываниях, но сделал он это так, что мне не составило труда со ссылкой на Ленина и Сталина доказать, что троцкистско-бухаринскую ересь несет он сам. Произошло это в присутствии в кабинете еще каких-то работников следственного аппарата. Больше я КРАСНОГОРСКОГО не видел. Передали меня ПАРЫШКИНУ. Тот провел очную ставку со мной М. КОЗЛОВА и закончил следствие.
Обстановка в тюрьме:
В камерах, рассчитанных на содержание 4-5 человек, содержалось минимум 60-70 человек. Спали впритык друг к другу. По мере удаления из камеры людей «старожилы» передвигались к окну, где было хоть чем дышать. Но стоило следователю узнать, что его подследственный подобрался к воздуху, как он перебрасывал его в другую камеру, где снова приходилось начинать от параши.
В тюрьме была система организованного голода. Питание состояло из 600 гр. хлеба, из которого тогда текла вода. Два раза в день давался суп. Это тоже была вода. В уборной мы часто обнаруживали выброшенный туда картофель, крупу, рыбу из супа. Заключенные опухали от голода. Я сам еле двигался от истощения. Голова кружилась почти беспрерывно. Запретны были какие-либо передачи, посылки, получение денег. В то же время те, кто давал показания, получали усиленное питание - сметану, котлеты и проч. Им разрешались передачи, посылки. Они могли получать деньги и покупать в тюремном ларьке продукты. Однако, этим людям запрещено было делиться своими продуктами с теми, кто отказывался давать лживые показания.
Давшие показания, по своей ли воле, для оправдания собственной, так сказать, подлости или по заданию следователей, уговаривали других писать и подписывать все, что им дают, лишь бы сохранить жизнь. В большом ходу был аргумент: «Здесь помрешь. Важно вырваться из подследствия. На суде можно будет взять показания обратно». Убеждали также и тем, что «видимо» это нужно стране. Иначе, зачем же аппарат МВД стад бы делать такое дело». Многие сдавались и начинали подписывать все, что велели.
Действовала на психику заключенных полнейшая безнадежность, невозможность добиться хоть какой-либо законности в чем-либо.
Я хотел написать заявление т. Сталину. Попросил бумагу, карандаш у нач. тюрьмы, у следователя КРАСНОГОРСКОГО. Отказали. Заявил, что объявлю голодовку, если мне не дадут бумагу и карандаш для заявления И.В. Сталину.
Все-таки отказали:
Начал голодовку и потребовал прокурора. Не пришел и меня к нему не повели. Написал заявление прокурору. Без последствий. Выдержал пятидневную сухую голодовку. Чуть не умер. Голодал в общей камере. Тогда дали бумагу. Написал заявление и прекратил голодовку. Потом следователь КРАСНОГОРСКИЙ показывал мне это заявление и разорвал его при мне, сопроводив это соответствующими нецензурными перечнями. Что оставалось делать? Умирать? Но этого не хотелось. Надо было жить, хотя бы для борьбы за правду.
Так было Со многими. Это делалось в открытую. И это давило на психику в направлении, нужном следователям. Так люди и брали на себя немыслимые вины и писали и подписывали все, чтоим велели, лишь бы вырваться из-под следствия, в надежде впоследствии - на суде, из лагеря все это опровергнуть. Я показаний ложных не дал.
06 отдельных людях
Михаил КОЗЛОВ
Знал КОЗЛОВА, когда он был секретарем Тагильского горкома комсомола в 1935-3б гг. и затем, когда он был вторым секретарем Обкома комсомола в 36-37 гг.
Как комсомольский работник, он был конечно не без греха. Грубоват, суховат, иногда проявляя недостаточную чуткость к нуждам комсомольцев, любил покомандовать.
Но никогда, ни в одном случае, хотя встречался с ним и беседовал нередко, не было, чтобы я почувствовал в нем хоть малейшую нотку враждебности к партии и советской власти. Коммунистом он был - я убежден в этом честным, преданным.
Мне особенно трудно писать это именно о Михаиле КОЗЛОВЕ, который на очной ставке со мной, организованной следователем ПАРЫШКИНЫМ, уличал меня в том, что я состоял с ним в одной контрреволюционной организации, беседовал с ним на эти темы.
Правда, его утверждения были совершенно бездоказательными, но следствие никаких доказательств тогда и не требовало.
Почему же КОЗЛОВ оклеветал меня, и - я убежден в этом - и себя тоже?
Возможно, что ключ к этому в том, что следователь на одном из допросов:
«Сопротивляешься! Не хочешь разоружаться. Вот погоди. Возьмем тебя на конвейер. Продержим на стойке, на ногах 12 суток кряду, как КОЗЛОВА продержали - в ногах будешь валяться, чтобы разрешили тебе дать показания, как валялся КОЗЛОВ»
На очной ставке я потребовал, чтобы привлекали в качестве свидетеля жену КОЗЛОВА. По его поведению в этот момент мне показалось, что этого он испугался больше всего на свете. Я знаю, что он очень любил свою жену и ребят (Их было у него трое). Он был хорошим семьянином. Он, видимо, испугался, что привлечение его жены в качестве свидетеля повлечет за собою ее арест. ПЫРАШКИН что-то шептал ему на ухо - видимо, успокаивал. Возможно, что на КОЗЛОВА подействовали угрозы арестовать жену, уничтожить семью. Ведь в тюрьме нередки были случаи, когда люди начинали давать ложные показания после того, как им показывали ордера на арест жен. Добившись этого, следователи тут же на глазах у подследственных рвали на клочки эти ордера.
ЛЕВИН Яков
О нем я знаю мало. Был он секретарем Пермского (Молотовского горкома комсомола). Бывал я в Молотове несколько раз поездами. Считался он неплохим секретарем горкома. И, сколько я помню, таким и был. Никогда ничего компрометирующего его лично в политическом, бытовом или каком-либо ином отношении, не слышал.
ШАПИРО Аркадий
Знал его, как редактора газеты «На смену». В отношении его я хотел бы, даже сознавая, что это деление для коммуниста искусственное, разделить его политическое и морально - бытовое лицо.
Я не имею никаких оснований думать, что он был членом какой-либо контрреволюционной организации, ни даже, что он в чем-либо разделял взгляды, или сочувствовал правым или троцкистам. Газета, руководимая им, вела правильную партийную линию.
Вместе с тем, у меня были в то время данные, факты, доказывавшие его моральную нечистоплотность.
Я уже не помню всего. Но одно в памяти осталось: В его распоряжении имелся редакторский фонд, которым он распоряжался бесконтрольно. Из этого фонда он выдавал деньги сотрудникам редакции по договоренности: «половина тебе, половина мне». Были и другие подобные факты. Незадолго до своего ареста я поставил вопрос о нем на партийной организации редакции и добился его исключения из партии, подчеркиваю, за чисто бытовые дела, а не за какие-либо политические вины.
Когда меня арестовали, ШАПИРО, кажется, восстановили в партии. Потом арестовали и его и он, кажется, давал против меня показания.
Безусловно в моральном, политическом и бытовом отношении разложившийся человек. Я знал его с 35 по 37 гг., когда он работал в ОК комсомола, в ГК комсомола, в обл.совете физкультуры. То, что называют бабник, в худшем смысле этого слова. Я знал случаи, когда он выступал и в качестве насильника. Пьяница, допивается до частичного паралича. Полуграмотный человек, неспособный самостоятельно даже грамотно документа написать.
С этим человеком я, как газетный работник, воевал долго и, к сожалению, безуспешно. Чем он держался, я сейчас плохо понимаю. Организатором он, правда, был неплохим. И был у него особый, очень умелый подход к людям «сверху».
Но и о нем я не стал бы утверждать - нет у меня для этого никаких данных - что он состоял членом какой-либоконтрреволюционной организации.
Разложившийся до конца тип - его надо было гнать и с ответственной работы и из партии - в этом я убежден был тогда, убежден и сейчас.
АРДАШЕВ Александр
Почти ничего не могу о нем сказать. Был он, если не ошибаюсь, секретарем комсомольской организации П-го механического цеха Уралмаша. Как-то помнится, я раскритиковал его в какой-то корреспонденции за погрешности в работе. Но и о ней ничего компрометирующего его политически никогда не слышал и не знаю. Он тоже давал против меня какие-то показания. Видимо, их ему продиктовали. Иначе я этого не могу понять, так как ни в какой мере не был с ним никак связан.
ЗУБЧИК
Плохо, мало его знаю. Помню его, как одного из самых молодых, энергичных, инициативных, способных и растущих работников обкома комсомола.
ТАРИК Владимир
Работник обкома комсомола. Зав. отделом пионеров. Знал его с 1935 по 1937 гг. Безукоризненно честный, искренний, чистый во всех отношениях человек. Кроме хорошего, я ничего о нем сказать не могу. Безусловно, жертва клеветы, погубившей многих честных коммунистов в те годы.
БУБНОВ Владимир
Секретарь Сталинского райкома комсомола гор. Перми (г. Молотов). Один из лучших секретарей райкомов комсомола города. Очень молодой, он быстро рос, жадно учился.
Я встретился с ним после этого в Норильске в лагере. Он работал там бригадиром, кажется, на шахте. Он и там горел на работе. Показывал себя волевым, энергичным работником, безукоризненно честным и преданным партии человеком.
МИНЬКОВА
Работник обкома комсомола. Энергичный, живой человек. Несколько, правда, невыдержанный, даже истеричный. Партийная честность ее никогда у меня никаких сомнений не вызывала.
ИЗРАЙЛИТ Александр
Столкнулся с ним впервые в 1932 или 1933 гг., когда был в командировке от редакции «Комсомольской правды» на Сталинградском тракторном заводе. Там ИЗРАЙЛИТ работал в комитетеВЛКСМ завода. Встретился с ним опять в Свердловске, где он был членом бюро горкома ВЛКСМ.
Очень молодой, выдержанный, кристально-чистый, что называется, без компромиссов, работник, он всегда оставлял впечатление человека большой партийной принципиальности, искренности и честности.
Помнится, он не раз рассказывал мне о своих попытках бороться с разложившимся в морально-бытовом отношении ШАРОЕВЫМ.
Я встречался с ним несколько раз и в тюрьме, перед тем как yxoдил на допрос к следователю на так называемом «вокзале».
Он говорил мне: «Жил коммунистом. Умирать рано. Но лучше смерть, чем подлость. Умру, но коммунистом». Из его рассказов я мог судить, что ему очень трудно досталось на следствии. Но я был уверен, что он сумеет самое худшее выдержать, как надлежит коммунисту.
КОВАЛЕВ Кузьма
Знал его и часто сталкивался с ним, как с секретарем Обкома комсомола с 1935 по 1937 год.
Человек и работник, безусловно, с большими недостатками. Совершенно не учился и не рос. Человек с огромным напором и неплохой организатор, он умел в тех условиях вести работу в комсомольской организации области так, что она была не на плохом счету.
Вместе с тем, он часто бывая груб и с работниками своего аппарата, не говоря уже о низовых комсомольских работниках.
Не был пьяницей, но выпивать любил. Видимо, на этой почве сблизился с морально разложившимся ШАРОЕВЫМ, поддерживал его и даже выдвигал.
Несмотря на это, зная это и, насколько это было тогда в моих силах, борясь против этого, я все же никогда не имел оснований сомневаться в его партийной честности, не говоря уже о том, чтобы подозревать его в контрреволюционной деятельности.
Показания мною записаны собственноручно.
(Подпись ВОФСИ)
Допросил: ПОМ.ВОЕННОГО ПРОКУРОРА УРАЛВО
ПОДПОЛКОВНИК ЮСТИЦИИ
(БЫКОВ)